Леся Гонгадзе: "Они ждут, пока меня не станет"

Л.Денисенко,

"2000" (27.01.-02.02.2006),

27.01.06

Л.Гонгадзе: "Я действительно имею претензии только — подчеркиваю — только к Генеральной прокуратуре, в том числе и к господину Медведько".

В понедельник, 23-го, в Апелляционном суде Киева для слушаний по "делу Гонгадзе", как и прежде, выделили крохотную комнатку, где, как и в прошлые разы, журналисты, конечно же, были лишние: они не поместились. Впрочем, как уверял адвокат ЛЕСИ ГОНГАДЗЕ Андрей Федур, — "На это и рассчитывалось".

На суде не было Леси.

И хорошо, что не было. С ее-то сердцем услышать решение, что обвинительное заключение будет оглашаться в закрытом режиме (вопреки обещаниям — в течение года от дня инаугурации — проводить самый резонансный процесс только открыто), — не знаю, как бы она восприняла эту новость.

Впрочем, за пять с половиной лет — с момента гибели сына — она и не такое вынесла.

И я не знаю, откуда у этой женщины берутся силы, чтобы говорить на невыносимо болючие для нее темы.

"Нет ДНК"

Она бы никогда не стала этого делать, если б не единственное желание: узнать правду о гибели сына.

Иначе никогда бы пани Леся не рассказывала подробности посещения здания на Оранжерейной. От этих подробностей любому человеку может стать плохо. Но она была вынуждена пройти через это.

Она рассказывала, а я не решалась остановить.

С пани Лесей мы говорили буквально через полчаса после окончания судебного заседания 23 января.

Мама Георгия во Львове. Сказала, что ей уже перезвонил Федур и подробно рассказал, что происходило в зале.

Это ее мало утешило.

— Поговаривают, что вы не приехали в Киев, потому что захворали. Это так?.. Хотя, честно говоря, по-моему, абсолютно прав ваш адвокат. Он недоумевает: зачем вам-то ехать на суд?

— Да, у меня болит сердце. И приехать не могу, но я не так больна, чтобы просить кого-то о помощи. Я ж сама медик и могу не только себе, но и другим помочь. А сердце — оно в таком состоянии уже шестой год... Знаете, я вам благодарна за сопереживание. За то, что меня поддерживаете. И благодарна всем журналистам, кто со мною рядом все это время, за то, что помнят меня, не забывают, звонят.

— После первого же заседания Апелляционного суда, когда в прессе появились снимки "в клетке" троих обвиняемых (впрочем, чаще их именуют просто "убийцами"), вы сказали: однозначно — это фарс. А сейчас хоть в какой-то степени мнение изменили?

— И тогда, и сейчас я расценивала и расцениваю то, что происходит, не как суд, а как судилище. Потому что не считаю, что сидящие "в клетке" есть настоящие убийцы моего сына. Они мне очень напоминают "вередюков" (Юрий Вередюк — человек, сознавшийся под давлением следователя в несовершенном им убийстве журналиста Игоря Александрова. — Ред.). Поверьте, это же насмешка все эти слушания!

То, что происходило до сегодняшнего дня — и 19 декабря 2005-го, и 9 января 2006-го, подтверждает мои сомнения насчет суда. А что касается Генеральной прокуратуры, то она имеет большой опыт — как можно закрывать "дела", запутывать следствие, чтобы никто их и никогда не раскрыл.

Поэтому я настаиваю на своем: будут найдены настоящие убийцы — вот тогда и будет найдена голова... Иначе — фарс и судилище.

Это во-первых. Во-вторых; у меня до сих пор нет результатов ДНК! Вдумайтесь: на шестом году моего несчастья Генпрокуратура мне не дает выводы, заключения экспертов.

Если б были результаты, то, может быть, тогда подтвердилось, что стопа, которую они исследовали и которую я видала, не принадлежит моему сыну?

Но выводов — нет.

А позвольте, как может проходить суд, оглашать обвинения, если нет заключения экспертизы? Нет ДНК!

"Нас используют, над нами издеваются"

— Андрей Федур считает, что "дело Гонгадзе" похоронили навсегда. Оно не будет никогда расследовано полно и эффективно. Вы тоже считаете, что "дело" похоронили?

— Похоронили? Что вы! Оно не может быть похоронено! Потому что пока журналисты, общественность будут находиться в напряжении — время от времени "дело" будут вытаскивать и размахивать им, чтобы разные политические персоны на этом делали пиар. Это во-первых.

А во-вторых, мне кажется, все это вообще — фильм ужасов, длящийся шестой год.

И такой "фильм" достоин награды Каннского фестиваля. Потому что на "деле Гонгадзе" уже столько наделали люди себе всяких "заслуг", денег и наград! Все получили с него себе "зиск", все имеют "пользу".

Кроме меня и Мирославы... Нас ведь используют. Над нами издеваются. И в этом я обвиняю Генеральную прокуратуру. Только ее. Больше нет у меня ни к кому никаких...

—...претензий?

— На претензии к кому-либо я не имею права. Кроме Генеральной прокуратуры. За то, что они с самого начала ведут "дело" так, чтобы его "заныкать", свести "нанівець".

Кроме того, они же издеваются. Суды, все, что вокруг происходит, — это же посмешище! И сейчас в очередной раз пытаются насмехаться, чтобы показать, кто в государстве хозяин. А что законопослушным гражданам можно делать в этой державе? Чего добиться? Какой справедливости? Да ничего не добиться. Потому что ничего не изменилось — со времен Советского Союза и до 2006 года.

— Правда ли, что вам звонили из суда, настойчиво звали на заседание именно вечером 6 января, в Сочельник? Я хочу от вас услышать — так ли это было? Хоть и не сомневаюсь в словах вашего адвоката, но, может, он что-то не так понял?

— Да, звонили. Именно вечером, в Сочельник. Около 18 часов. Я готовилась к гостям. Должен был приехать Мыкола Мельниченко. Какое б у меня горе ни было, но праздник есть праздник. Особенно такой святой, очень традиционный... И когда мне позвонили из суда, сказали, чтоб я прибыла 9 января, в выходной, на это посмешище, я им так и ответила. Сказала, что считаю: Генпрокуратура старается меня... В общем, нет мамы и нет проблем.

Поймите, проблема же у них только со мной! Мирослава имеет свою позицию по "делу", а я имею свою.

Но мы с нею страдаем вместе. И конца этим мучениям не видно.

Мои претензии — к Генпрокуратуре, потому что она — представитель власти и должна отвечать за то, что сделала с моей семьей.

Семь с половиной часов

— "...Просто затягують час, щоб дотягнути до виборів, потім інший парламент прийде. Вже третій парламент приходить, другий президент, безкінечна кількість прокурорів, а справу ніхто не може вирішити", — ваши слова, исполненные отчаяния. Я спросила Федура: разделяет ли и он это мнение, но Андрей Анатольевич воздержался от комментариев.

— А я — мама... И говорю то, что думаю. Вот теперь вышла на финишную прямую. Понимаете? Я иду к финишу. Не знаю, что со мной будет дальше. Но верю — Бог меня не оставляет. А то, что чувствует мама в отношении своего ребенка, у которого отняли жизнь, — это понять может только мама.

— Ваш адвокат считает, что "дело Гонгадзе" будет направлено на дорасследование.

— Пришел уже пятый Генпрокурор. Он даже не посчитал нужным встретиться со мной, дать какой-то ответ или еще что-то. Знаете, ведь я действительно имею претензии только — подчеркиваю — только к Генеральной прокуратуре, в том числе и к господину Медведько. Потому что это сотрудники ГПУ делали всякие потуги выйти со мной на связь обманным путем...

—?!

— Да... И выходили на меня. И делали одно-единственное черное дело. Все было рассчитано... Поверьте, у всех этих деятелей ГПУ, следователей, всех, кто был причастен к расследованию, одна цель: замордовать меня. Выкрутить. Довести до критического состояния. Чтобы дальше "дело" решать без меня! Я знаю, как мешаю Генпрокуратуре.

А Мирослава... Я вам заявляю официально: после того, как два месяца ее выкручивали в Генеральной прокуратуре по 5—6 часов каждый день, и тогда через 2 месяца допустили ее в морг, она сказала, что узнала — по стопе! — тело мужа. И дала тогда согласие на похороны.

Я же осталась одна.

— Почему — "по стопе"?

— А там больше ничего нельзя было узнать! Только стопы... Я не знаю, что Мирослава видела, но то, что видала я, — не принадлежало моему сыну. И об этом я кричу шестой год.

— Валерий Ивасюк, депутат ВР первого созыва и эксперт парламентской комиссии в "деле Гонгадзе", в начале 2001 года, как он рассказывал, возил в Германию в институт Макса Планка фрагменты для исследований. Он сомневается, что "таращанское тело" — это тело Гонгадзе. И сейчас говорит: "Кто знает, какое тело находится в бюро судмедэкспертизы на Оранжерейной?"

— Я не знаю, что там возил Ивасюк, что исследовали в Германии... Но я знаю, что пальцы и стопа, которую я увидала в морге, когда попала туда в первый раз вместе с американским экспертом, не принадлежала моему сыну... Я 7 с половиной часов смотрела на ту стопу.

И около 30 человек, мужчин, находились в морге — все это время ждали, что я упаду и умру. На это было рассчитано... Потому что согласие Мирославы на то, чтобы захоронить тело, они уже получили. Все упиралось только в меня.

Искали переводчика

— Вы рассказывали в конце декабря прошлого года о мюнхенской экспертизе, о том, что есть якобы выводы — анализы крови на ремне в машине не те, которые фигурируют "в деле".

— Еще нет выводов экспертизы. Она не закончена.

Я трижды ходила в морг. И мне пообещали, что через 2 недели буду иметь результаты ДНК.

Третий раз в морге я находилась уже не 7 с половиной часов, как первый раз, и не 5 с половиной, как во второй, когда я приходила вместе с французским экспертом.

Понимаете, в третий раз процедура длилась меньше часа!

Теперь, прошу пани, сопоставьте: 7 с половиной часов, 5 с половиной часов и около часа. Оказывается, можно было то же самое сделать за час?

Вы не представляете, сколько мук и страданий они мне устроили, пока я вообще попала туда, на Оранжерейную... Потому что буквально за час до того, как я должна была спускаться в морг, где лежит тело, выясняется, что с нами — не такой переводчик, как надо!

И еще час я жду переводчика... Конечно, это было рассчитано, чтоб меня довести до полного изнеможения!

Понимаете, они первый раз 7 с половиной часов — пилили, пилили, распиливали кости и смотрели: когда ж я упаду?

А на самом деле, оказывается, эта процедура может длиться ну 40, ну 50 минут вместе с подписями всех бумаг!

Значит, дважды они рассчитывали, что мое сердце не выдержит. И меня не станет.

Да, я падала. Меня откачивали. Я снова приходила в сознание и смотрела все, до конца.

Второй раз уже опознать стопу было невозможно. Потому что поотпадали пальцы.

— Но адвокат, ваш представитель, — есть же! Зачем же у вас на глазах это делать?!

— Да, при мне пилили... В общей сложности в течение 13 часов. Даже больше. Взяли 12 кусков, фрагментов, для экспертизы. Спрашивается: зачем 12, если исследовалось всего одна часть берцовой кости? Но им надо было брать двенадцать кусков из разных частей, чтобы только одну возить по всему свету!

— Пани Леся, простите, это ужасно...

— Ужасно? Это — спланированное издевательство надо мной. Когда я в 2000 году лежала во Львове с микроинсультом... Дома лежала, а 2 месяца меня не звали в Генпрокуратуру. Вообще как будто меня и не было — вот то было ужасно... И каждый вечер мне шли какие-то звонки, "скорые" непонятно почему появлялись — одна, вторая, третья... Ждали, что я дома уже не встану.

Но после того, как я вышла на трибуну Верховной Рады и выступила, после этого только смогла войти в морг с американскими экспертами. Вот так...

А сейчас я знаю: мы остались вдвоем — я и Федур. И вдвоем воюем с этой братией, которая Федуру не дает работать, а мне не дает ни жить, ни умереть.

Но я знаю: не умру, пока дело не доведу до конца, как бы они ни хотели, чтоб меня уже и на свете не стало! Не умру, потому что есть одна цель — похоронить сына.

Когда человек начинает идти против власти, бороться с режимом и несправедливостью, он отдает себе отчет, он знает, чем все может закончиться. Он понимает, на что идет.

А страдают, безусловно, родители. Но... Понимаете, раз уж все случилось и вернуть ничего нельзя, то мое единственное желание: знать, возле кого меня похоронят. И я должна быть уверена, что моя могила будет рядом с могилой, где покоятся останки моего сына, а не чьи-то.

И когда я сделаю то, что должна сделать мать, потерявшая ребенка, — найти и предать земле его тело, тогда и сама смогу уйти в другой мир.

Но я не могу сделать это раньше.

"Дело Гонгадзе" должно быть доведено до конца. Но не на таком судидище, которое происходит сейчас... И те несчастные, что сидят "в клетке", те трое мужчин, которые, наверное, в каком-то смысле в чем-то преступники, — но... Где же тогда голова убитого?

— Искали... Год назад.

— Да, да... В озера ныряли, могилы раскапывали, помните?.. Но это же — сериал ужаса, который держит в оцепенении 47-миллионный народ Украины. И весь мир застыл от ужаса... А наш народ напуган. Психологически все рассчитано на тех, кто против власти. И каждый, у кого есть ребенок, будет бояться...

Мною уже пугают людей.

Но вот только церковь молчит. И высокие "посадовці" ходят на символическую могилу с гранитным крестом, а священник кадилом "кадит" над символической могилой, когда труп лежит на Оранжерейной! А вот туда никто не идет, чтоб там покадить!

Год прошел

— Сегодня — 23-е, ровно год назад была инаугурация и вся страна слыхала, что Президент взял "под свой контроль дело Гонгадзе".

— Понимаете, я — не политик, а мама... Так вот у меня к Виктору Андреевичу как к политику нет никаких претензий. Правильно он политикой занимается, неправильно — то его дело, я не имею права судить.

Но есть и мое личное мнение... Не хочу, чтобы это как-то отразилось на нем как на политике, но... То, что он делает, это то же, что и Кучма.

Прошу пани, прошу вспомнить, что когда пропал мой сын, Ющенко же был тогда премьер-министром. И Юля Тимошенко была вице-премьером. И они, наверное, тогда что-то знали?

Не может же быть, чтоб премьер-министр ничего не знал о том, как пропал Гонгадзе!

А когда он шел на президентство и стал таким высоким человеком, я думала: имея власть в своих руках, он сможет понять меня. Даст возможность маме похоронить сына...

Но если это не произошло до сих пор, значит, он не может? Значит, они все — марионетки в чьих-то руках?

Я устала жить в этом мире, который повернулся ко мне другой стороной. И я увидала другую жизнь... Очень страшную, которая убивает.

И увидала людей с другой стороны. Мне их жаль.

Мне их всех жаль, потому что они — рабы.

Знаете, быть свободным человеком, чувствовать себя таким — это дар Божий. Но свободному на этом свете очень тяжело, а рабам — легко.

И когда я вижу, что при власти рабы... Что при власти — манкурты и янычары, я знаю: придет время, они получат по заслугам. И теперь говорю: я на их месте никогда не буду, а они на моем — обязательно. Потому что Бог и справедливость их накажет.

— Пани Леся, вы человек сильный, но...

— Мне не нужна помощь.

— Ни в чем?

— Мне хватает денег. У меня есть работа, получаю пенсию. Еще и другим помогаю. Но... Нет, мне, конечно, нужна поддержка моральная, поддержка журналистов. Поэтому еще раз — спасибо вам.